На следующее утро после родов я поняла, что имели в виду люди, которые обещали, что моя жизнь изменится: я не могла сидеть и у меня окаменели сиськи. Вот эти две вещи, на которые мы обычно не обращаем внимания - жопа и сиськи - они оказались очень важными. Потому что, когда они болят одновременно, причем, болят довольно сильно, это сущий ад. Сидеть нельзя, лежать можно только на спине, потому что на боку окаменевшие от подступившего молока сиськи мешаются. Ходить тоже больно, потому что каждый шаг отражается сразу и на сиськах и на жопе. Смеяться нежелательно, хотя вообще-то очень смешно. Да что там смех - чихнуть страшно!
Жизнь изменилась еще и потому, что я как бы перестала принадлежать себе. С одной стороны это отлично: раньше я просто с ума сходила от того, что не знала, куда себя деть. Но с другой стороны, вопрос «хочу-не хочу?» теперь к моим действиям перестал иметь отношение. Меня никто больше не спрашивал.
Мне и моей соседке, которая тоже родила девочку, приносили детей каждые три с половиной часа, чтобы прикладывать их к груди. В связи с этим у нас тут же возникла масса новых тем для разговора, которые раньше казались мне чисто мужскими: берёт - не берёт, сосёт - не сосёт. Потом добавилась еще одна: орёт - не орёт. О том, что делают с детьми между кормлениями, мы пока еще ничего не знали.
Когда тебе говорят, что с этого момента ты будешь мыть свои сиськи шесть или семь раз в день, то есть каждый раз, когда тебе нужно кормить ребенка, ты начинаешь радоваться. Спасибо, что хоть свои, а не чужие. Когда тебе говорят, что после каждого кормления тебе нужно будет смазывать соски специальным кремом, ты думаешь: ну вот, наконец-то я уделю должное внимание соскам, пришло время, ага. Когда тебе говорят, в настое каких трав лучше всего купать ребенка, и чем, и что смазывать, а потом советуют записать, сколько раз в день это нужно делать, в это не хочется верить. «Идите вы! Больно умные все!» - думаешь ты.
И вскоре, ты ловишь себя на том, что уже все это делаешь. Причем, очень быстро. Ты резво стерилизуешь бутылочки, быстренько меняешь памперсы и молниеносно готовишь ванночку для ребенка. Мгновенно просыпаешься в четыре двадцать семь и баюкаешь до четырех сорока пяти. Потом кормишь, потому что пора. Потом меняешь. Потом баюкаешь. Спишь до пяти тридцати и снова баюкаешь.
Короче, через сутки после родов жизнь делает петлю и на неопределенное время делает из тебя главного героя фильма «День сурка». Дни недели и числа месяца теряют свое значение. Значение приобретают другие вещи: температура воды, воздуха, атмосферное давление, газы, попка, отрыгнуть... Смотришь на ребенка и думаешь: а ведь через несколько лет с небольшим она потребует равноправия и признания собственной независимости, начнет вырубаться и топать ножкой, требовать невозможного и смотреть на свою маму как на умалишенную овцу... Я начинаю понимать скепсис своих родителей, ведь они знали меня такой – маленькой, беспомощной, пускающей слюни. Да, вот теперь я действительно начинаю понимать своих родителей.
Бедные! Бедные мои родители! Сколько они всего повидали. Всего такого, чего им вообще-то не стоило видеть.
Как сейчас помню: вечерние новости, как говорится, прайм-тайм. Мои родители тихо сидят перед телевизором, не подозревая, что их дочь (я) уже стоит на пороге. Стоит и не может попасть по звонку. Потом не может найти ключи. Потом никак не может нащупать замок. В общем, каким-то чудом их дочь все-таки попала в квартиру. А что? Встреча бывших одноклассников. То есть, эти люди никогда и не были моими одноклассниками, но мы очень дружили в школьные годы, и поэтому, спустя много лет решили встретиться.
Встретились. Выпили, закусили. Снова выпили. Уже, как понимаете, без закуски. Потом Митёк сбегал еще. Быстро выпили и пошли смотреть новую машину Санька. Машина оказалась большим белым Мерседесом. А у Санька все большое и белое: колонны в квартире, занавески на окнах в пол, жена (высокая блондинка). И машина у него соответствующая. Мне-то спьяну показалось, что капот этой машины должен быть очень удобен. Не в пример кожаным сидениям. И я, не смотря на протесты Санька, тут же удобно устроилась на этом блестящем и урчащем капоте. Санёк запротестовал и ударил по газам. А когда он понял, что я уже испугалась, то немедленно и очень резко ударил по тормозам. Санёк – он парень горячий, нерусский. У него все резко получается. Мои выходные штаны сразу же смешались с кожаным покрытием коленок, асфальтовой крошкой и кровищей. Но я этого не заметила. Бодро встала, хромая поймала такси, попрощалась с друзьями детства и отправилась домой, так как дальше веселиться просто не могла. Как доехала? До сих пор не могу вспомнить. Видимо, эти засекреченные файлы утрачены навсегда. Смутно помню лица родителей, проплывающие мимо меня. С выражением лёгкого удивления, родители смотрят, как я иду. А я, пошатываясь и хватаясь за попадающиеся под руку предметы обстановки и домашней утвари (в частности – за кошку), с трудом вышагивала к себе в комнату. Отчетливо помню, как мне срочно хотелось лечь. Как я стащила с себя одежду, буквально отодрав свои нарядные брюки от плоти своей. Как натянула пижаму (наутро выяснилось, что надела я ее задом наперед). И, наконец, я отлично помню, как не смогла попасть в собственную постель. То есть, я в нее села, но лечь почему-то не смогла. Я честно пыталась, но у меня ничего не выходило. Присмотревшись, я поняла, что в моей постели уже кто-то спит. От ужаса я схватила первое попавшееся, и это оказалось чьей-то ногой. Размер был явно мужским. Надо сказать, это был самый трезвый и яркий и запоминающийся момент вечера. Я страшно удивилась. Расстроенная я вернулась в гостиную, где родители продолжали невозмутимо смотреть вечерние новости.
Не обращая внимания на родственников (у меня просто не было сил), я взяла телефонную трубку и с закрытыми глазами набрала номер Санька. С закрытыми, потому что номер у него какой-то блатной: то ли все семерки и один ноль, то ли наоборот.
- Ребята! У меня проблема. Не знаю что делать... - сказала я в трубку.
- Какие проблемы? Ща подъедем... - с готовностью предложил Санёк.
- Очень большие проблемы: я не могу лечь спать... У меня там какой-то мужик в постели лежит - грустно уронив голову, пожаловалась я.
- Павлова! Кого ты к себе притащила? Когда успела?! Где по дороге останавливалась? - удивился Санёк.
- Нигде не останавливалась - мотнула я головой.
- Тогда все понятно: это таксист! - подытожил Санёк.
- Таксист?! - с ужасом переспросила я, - какой таксист?
- Который тебя подвозил. Какой же еще? Ты, Павлова, можешь, я тебя знаю! Прикинь, Митёк, Павлова таксиста к себе в постель затащила, а сейчас уже ничего не помнит! Вот угарная баба!
Я уже готова была поверить в то, что это действительно таксист, но тут уже не выдержали родители: они засмеялись, чем и обнаружили своё присутствие. «Добрый вечер» - вежливо поздоровалась я с ними. А мама сказала, что это не таксист, а просто Кристина. Насколько я помнила, Кристина - это одноклассница моей младшей сестры Маруси. Тогда девочкам было лет по тринадцать - четырнадцать. «Нет, мам, там не Кристина, там какой-то мужик!» - не соглашалась я, - «У него нога огромная». И тут мама открыла мне страшную тайну. Оказывается, у Кристины очень большой размер ноги. Типа тридцать девятый или даже сороковой. Акселерация, мать их. А оказалась она в моей постели очень просто: когда я объявила всем, что иду на встречу с одноклассниками, домашние подумали, что я не вернусь как минимум до завтра. И разрешили Кристине остаться у нас на ночь.
Когда Санёк перезвонил, я ему честно сообщила, что это оказалась Кристина. А на следующий день Митёк всем растрепал, что я так нажралась, что проснулась с трансвеститом, которого зовут Кристина и который работает таксистом. Так вот, если вы это слышали, не верьте. Враньё это всё.
Все тексты и изображения являются собственностью проекта, если иное не указано в материалах.
Любое полное или частичное использование материалов сайта возможно только с письменного разрешения администрации проекта.
лучше быть не может
хорошо
нейтрально
плохо
не оценивалась
