|
Знаю, что я последняя сука, в Дубае меня ждут муж и целка "Ауди А6", а у врат чистилища Вергилий, мой отец и вождь, Вергилий, мне для избавленья данный, но я мчусь сейчас к какому-то писаке, с которым познакомилась несколько часов тому назад. Хуйня полная! Если б Аллах задумал меня червем, червем он меня и породил бы, но нет, он задумал меня как шлюху. Хватаю первое же такси, падаю на заднее сиденье и набрасываюсь на водителя: «Угол Палиашвили и Кавсадзе, как можно быстрее!». Тот, будто только и ждал, срывает с места допотопные «Жигули», пялится на меня в зеркало заднего обзора, скалит зубы (на мгновенье блеснул один золотой) и подмигивает, будто видит меня насквозь. Ладно, мол,
Природа и искусство не дарили
Тебе вовек прекраснее услад,
Чем незнакомая невыспавшаяся я?
Что это за поэтический понос накатил, бля? С какого? Знаешь, с какого... В первый раз после просмотра «Зелига», помню, у меня вырвалось: It's my life! Вуди Аллен, думала, 100% снял его обо мне. Бля! Я же как хамелеон, всегда подражаю людям, с которыми общаюсь в конкретный момент. Сейчас вот – классический случай. Снюхалась с писакой (поэт он, новеллист – один хуй), стало быть, мой мозг перестраивается на его лад, память выуживает из загашника то, что требуется в таких случаях, – цитаты, цитаты, еще раз цитаты. Возможно ли вообразить нынешнего писаку без цитат? Впрочем, сейчас мне следует сконцентрироваться. Так что возвращаемся в такси... Черный, как сгоревшая спичка, и сухощавый водитель похож больше на чертова ублюдка, чем на бурундука с рекламы «колгейта», но в мыслях все же всплывает Кукла... Потом все перемешивается: он, взлохмаченный, как удод... поникший в кресле Жгенти с батумским тинейджером... Буква «М» – темная над куполом «Макдональдса», красная над метро «Руставели»... обливающийся потом Моррисси... перевесившийся через перила моста то ли поэт, то ли геометр... танцующий в девичьих кроссовках Месхи... удивленный Вуди Аллен... тройка... и собака – с глубокими, прекрасными, большими глазами... Everybody dance now... мертвый «Берлин»... Dead can’t dance... набитый отходами повседневности Заза... пустой футляр... три орешка для Золушки... и снова улыбающийся Кукла... и лед...
* * *
Не стоит думать, что мы так уж перлись от Сорокина. Ну, Сорокин. Просто это его «Лед» оказался словом-ключом, определившим нашу встречу, сцепил нас друг с другом. Не было бы льда, нашлось бы другое слово. Да любое. Пусть совсем бессмысленные «мотылек», «кока-кола», «блокнот», мало ли... В итоге между нами образовался линк, нечто, стянувшее-сблизившее наши подпространства. Нечто оказалось льдом. Это звучит как полная хуета, но иначе не скажешь. А скажешь, так сужденье пойдет по-другому, под дудку этого слова. Одно дело – говорить о кока-коле, совсем другие – о мотыльке и блокноте. А нам вот выпал лед, так направим же мысль по его указанию. Повторяемся, так ведь повторенье мать ученья. Так, дабы пролить свет на предмет обсуждения, рассмотрим аквариум с разными рыбками. Представим, что они видятся в первый раз, и каким-то чудом (либо благодаря магии) вода вокруг них – бац! – и замерзла. Точней, вода в самом аквариуме осталась по-прежнему жидкой, но в ней появился кристалл льда, в который вмерзли две соприкасающиеся лбами рыбки. Лед потом, ясное дело, растаял... Впрочем, двинемся дальше, не будем перепрыгивать, ведь всему свое время, и для всего под солнцем своя пора.
– Everybody dance now! – вспоминается взвизг Куклы, но оказывается, что это визжу я сама. Догадываюсь об этом, видя в зеркале удивленную физию шофера. А хуй бы с ним!
* * *
Мерзких мест в Тбилиси полно, но «Дель Мари» это что-то особенное... Даже заходя в первый раз, не можешь отвязаться от чувства, будто очень давно уже здесь бывал. Дежавю, все вроде знакомо – аура, люди, свет, даже запах... и музыка – что-то очень тбилисское. Smooth Jazz & Hard Soul. Kenny G или Michael Franks – Greatest Hits. Или Barry White feat. Tania Maria... Допустима самба, румба, салса, мамба и бамба. И т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д. К тому же, от того, что все стены отделаны зеркалами, кажется, что смотришь на себя со стороны, или тот, на кого направлен твой взгляд, реален, ты же всего-навсего его отражение. А фишка в том, что только такую фигню и запоминаешь на всю жизнь. Будто тебя со всех сторон снимают камеры, сидишь в живом эфире и сразу транслируешься на широкий экран. 100% реалити шоу. Или даже отражение шоу. Как бы там ни было, show must go on! Короче, место пафосное и напряжное. Еще не войдя, только и думаешь, как бы скорей слиться. Хотя Заза держался молодцом. Он, как мне показалось, чувствовал себя таким же защищенным, как пепел в пепельнице, или хуй в гандоне, или пес его знает, как там еще говорят.
С Нене я уже была знакома, а Леван оказался молодым и шустрым, как стриж, парнем.
– Парень Нене, – представил он мне его так, будто весь его CV вместился в эти два слова. Обо мне же парню сказал: – Хатуна, инженер-программист, – и отпил через трубку грейпрфрутовый сок, как бы всем видом своим говоря: вот и все, чем могу вас порадовать...
Официантка без слов, одним взглядом спросила меня: «Что вам угодно?». Я заказала двойной эспрессо. Пока официантка удалялась, Заза рассматривал мои ноги. Я не целка-монашка, но почувствовала-таки неловкость. Потом он попросил меня на минуту выставить ногу вперед. Было ясно, что затем последует какая-то похабная выходка, и все же я подчинилась. Он наклонился и взялся за ногу рукой. Смутиться я смутилась, но вырываться не стала. Не устраивать же тут потасовку. К тому же утренняя фасоль начала подступать – я раздулась, как газовый баллон, и рисковала оскандалиться от каждого лишнего движения. Поэтому я просто пожала плечами и вопросительно взглянула на Нене и ее спутника, скашивая глаза на Зазу: он что, мол, ебнутый? Тот же не торопясь осмотрел мою конечность и, бровью не поведя, процедил: «Тебя, видимо, ждет большое будущее». Вот это я понимаю! Не слова, а прямо золото! Cool, как тонко шутит. LL Cool J. Приятно как! И не поймешь, когда он гонит, а когда нет. Я совсем уже было собралась его обосрать. Типа, это что такое, ногомантия, вроде хиромантии, хит сезона среди гадалок? Но вслух тем не менее ничего не сказала, а отбила ему смс, с одним единственным вопросом: «Сам-то ты кто?» Возбужденная и раздувавшаяся от кишечных газов, я была очень довольна собой, вот, думаю, придумала охуенную вещь, наконец-то попала в точку. Кто ж сможет точно сказать, кому сидящая рядом послала свой мессидж – соседу или кому-то за тридевять земель. Его ответ хранится в памяти моего телефона и сейчас: «Моя Мадонна, рад сообщить, что я рядовой Микки Маус на службе у Господа-Бога, именно рядовой, ибо нас много и имя нам легион».
* * *
Из кафе мы отправились в «Корпорацию монстров» (так Кукла назвал редакцию журнала «Горячий шоколад»). У него, мол, там дело на две минуты, а потом он свободен. Редакция в трехстах шагах от «Дель Мари», так что мы пошли пешком по Палиашвили. То ли Нене и ее поклонник нас опередили, то ли мы от них отстали, кто теперь скажет? Поначалу шли молча. По ходу я со всей возможной тщательностью, понемножку стравливала газы. Принюхивалась, вроде ничего, разве только чуть-чуть пахло... Ладно, на улице не страшно. Переходя от угла к углу Бердзенишвили, замедлили шаг, верней, он приостановил меня, подхватил из подглазья ресницу и отправил в рот. Это так, для справки.
Вот еще! Ресницы у меня пошли выпадать, что ли? Неужели, думаю, болезнь есть такая, а он повернулся ко мне и тихо сказал:
– Знаешь, я импотент.
Я отмахнулась, как бы проигнорировала сообщение, а ему только того и надо было, чтоб втянуть меня в свои заебы. Не отвечать же мне тогда было, что вот мол досада, так ведь хотелось от тебя ребенка. А он держится так, будто это я к нему подъезжаю, а на самом деле, я же знаю, что это он из кожи вон лезет, чтобы мне понравиться.
– Ты сейчас пишешь что-нибудь? Над чем-нибудь работаешь? – задаю самый слащавый вопрос, классика, от которого всех писак прямо-таки воротит. Может, и прикидываются. Отчего же, может...
Он чуточку скривил губы. При известной доле воображения это можно было даже принять за улыбку.
– Да вот новеллу задумал, – отозвался он вслед за легкою паузой и выдал чуть не монолог. – Повествованье будет происходить в Праге. Главный герой пробирается как-то ночью на Ольшанское кладбище, тайком раскапывает могилу Франца Кафки, достает его кости и тащит в мешке к себе домой. Очищает от земли и моет череп, челюсти, позвонки, зубы, ребра... Потом разбивает их молотком на кусочки, пропускает через кофемолку и обращает в пыль. Каждое утро берет ложку этой пыли, сыпет себе в стакан, добавляет столько же сахару, заливает кипятком, мешает и пьет. Как сюжет, ничего особенного, – дает сам оценку, – но вот заглавие мне нравится. В принципе, из-за названия собираюсь написать. «Растворимый Кафка», так будет называться, – и почему-то сам же перевел, – Instant Kafka.
* * *
Две минуты в редакции затянулись на полчаса. Заза и главный редактор о чем-то горячо спорили на балконе. Бла, Бла, бла. О чем, мне не было слышно. Впрочем, догадаться было не трудно: об устранении из зазиной статьи похабных и пошлых слов. Ну их в жопу, думаю, и вообще на фига такому буржуазному розовенькому журналу, как «Горячий шоколад», такой нищеброд-автор, как Заза. Я устроилась в глубоком мягком кресле. Монстры монстрами, а кресла у них то что надо! Сидя, я наслаждалась видом: в раме окна Заза и редактор смотрелись, как на экране. Кто не видел Шорэну Шавердашвили и Зазу Бурчуладзе, тому трудно будет представить то, что я сейчас скажу: ни первая Монсерат Кабалье, ни другой – Фреди Меркюри, но в обоих в тот момент было что-то эдакое... будто еще немного, и они споют «Барселону». И не успела я подумать про «Барселону», как уж не знаю, отчего, из-за недосыпу ли, или от массы сигарет, или от разгулявшихся в животе газов, головной боли (перед месячными, – хорошо, в сумочке завалялся пакет, предусмотрительная женщина всегда его носит с собою, я применила его в уборной «корпорации». Не уборная, а Эрмитаж, – неудобно срать даже, – и аромат, аромат, аромат... чувствуешь себя в парфюмерном бутике. Бля! Какие там Comme des Garcons, Vivienne Westwood или Anna Sui) или из-за всего этого вместе взятого я вдруг невероятно возбудилась.
* * *
Случается, иногда я забываю где у меня пизда, но гораздо чаще из-за бог весть скольких, трудно вообразимых, совсем несхожих, в корне исключающих друг друга вещей, у меня встает... Бывает, когда слушаю «Страсти по Матфею», особенно «Erbarme dich, mein Gott», стоит представить краснощекого Баха в напудренном парике, как тут же кончаю... Встает, когда смотрю на «Крик» Мунка... Встает от запаха мастики... Встает в туалете, когда мать выйдет и я сажусь на еще теплое от ее бедер сиденье... От блеклого, сморщенного лица благородного рыцаря, когда я представлю, что он обливаясь девятым потом вступает в бой за установление истины и справедливости с полным бурдюком вина, принимая его за заколдованного мавра... Когда вспоминаю тихие беседы о минувших встречах с Господом-Богом... Странно, но скорей встает при описании Прустом музыки Вентейля, чем от нее же, в исполнении Рихтера или Ойстраха... От голосов, например, Бет Гиббонс и старины Джонни Кеша... К голосам я особенно чувствительна. Стоит мне вспомнить Брюса Ли с его фирменным воплем «Иааа!» и с вытиранием крови большим пальцем с уголка губ, как я сразу намокаю... Раз по тридцать вставало, а то и больше, от Белоснежки и семи гномов. Стоит представить себе этих пузатых и вонючих жадюг, как я сразу возбуждалась... Так уж их литературные образы действовали на меня, и без того в силу возраста вечно возбужденную и взвинченную... Если же это не так, то спрашивается, почему у меня не встал, когда я посмотрела мультфильм под тем же названием? Получается, гномы из моего воображения были гораздо абстрактней, намного обобщенней и потому куда реальней мультипликационных, а стало быть, куда больше влияли на мою детскую фантазию, нежели смогли повлиять их мульт-копии (правда, очень даже сносно выполненные, но слишком уж конкретные, а потому безжизненные, мертвые, при том, что по правилам должно было быть совсем наоборот, но у всякой сказки свои правила игры). Впрочем, этим бездушным двойникам удалось-таки сразу сменить жившие в моем сознании отвлеченные образы гномов с их постоянно меняющимися очертаниями, и гномы обрели раз и навсегда установленные и привычные краски и формы. Короче, оставим в сторону плоские суждения, но после этого мультфильма у меня больше не встает ни на Белоснежку, ни на гномов. Зато встает на собаку Баскервилей. Мне почему-то всегда казалось, что ее глаза под туманом (в такие мгновенья вокруг меня наверняка стлался густой туман, такой плотный и осязаемый, что его можно было бы резать, как тесто. Без тумана ее нельзя было бы даже представить, точно также, как нельзя вообразить всадника с головой или такой странный симбиоз, как Lionel Richie Hawtin) светились, как рассеивающие тьму зажженные фары паровоза. Стоило взяться за этот рассказ, как я вся вымокала, белье хоть выжимай. С возрастом и вкусы, и объекты устремлений изменились. Глаза собаки Баскервилей растаяли под взором князя Мышкина... Перечень можно длить и длить, но и краткие упоминания могут дать представление об общей картине...
* * *
– В три мы идем в музей искусств, в шесть – в театр, – ставит меня в известность вернувшийся с балкона Заза, помахивая, как веером, приглами. – Правда, куда до того, вот в чем вопрос! – как ни в чем ни бывало он смахивает с меня ресницу и отправляет в рот. В другой раз меня бы стошнило, а тут ничего, еще и радуюсь, что вместо меня решение принимает кто-то другой – и определяет, куда идти, и угощается моими ресницами, а я тем временем раздуваюсь от газов.
– А что там идет?
– В музее выставка иранской культуры, а в опере – «Чайка» Чехова.
– И что мы там делать будем?
– Гм, повращаемся в обществе, на других посмотрим и себя покажем.
Прямо светский лев, хоть и в красной майке с надписью: «FUCK ME».
* * *
Мысленно возвращаюсь к своему давешнему соображению о том, что, если б нашу встречу не определил слово «лед», то нашелся бы другой линк, скажем «мотылек», «кока-кола», «блокнот» и т.д., и нахожу его ошибочным. Почему? Ответ будет предельно простым. Возьмем хотя бы стул, на котором я сейчас сижу. У меня о нем свое представление, я о нем знаю то, чего не знает тот же Заза, я, можно сказать, не равнодушна к этому стулу, мне ведома его история – где и в какое время он стоял, кто на нем сидел, когда раскачалась его задняя правая ножка, из-за чего ее то и дело приходится вправлять и укреплять, и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., и т.д., стало быть, знаю о стуле такое, что не оставляет меня равнодушной к нему, а Заза не знает. Не может взглянуть на него моими глазами, не владеет правдой о нем. Так что если принять этот стул за точку отсчета, выйдет, что я в одном его подпространстве, а Заза в другом. Стул не сблизит наших подпространств, потому что мои представления о стуле зафиксированы куда прочней, чем представления Зазы, который ограничен лишь своим восприятием, и потому он может остаться равнодушен к предмету, не заинтересоваться им, и, значит, стул этот не столкнет, не свяжет меня и Зазу. И, наконец, есть 2 стула: №1, на котором сейчас я сижу и который вижу, и №2, описанный мною, преобразованный мною в слова, так сказать, стул-образ. Но это уже мозгоебство, бля! Впрочем, просто пришлось к слову. Это просто пикантная деталь.
* * *
До выставки прошлись по парку Ваке. Я об этом и не упоминала бы, если бы не происшедший там случай. Ничего, конечно, особенного. Мы убили какого-то старика. Вроде бы убили. Или он сам окочурился у нас на глазах. Не знаю. Вы, наверное, думаете, что я сильно не в порядке, но спросите Миротворческие Силы - я несу ответственность за каждое свое слово. Ну, вот оно снова возникло, блядь, это чувство, будто все это уже случалось и сейчас мы просто-напросто повторяемся.
По дороге зажужжал мобильник Зазы, звонил Качаров, предложил подъехать на машине – он оказывается, всю неделю собирался отвезти Зазу к врачу. Не знаю, до сих пор ли это продолжается, но тогда у Зазы была проблема с щитовидкой, плюс периодически случались сердечные спазмы, приступы невроза и хуй знает что еще. Сам он над всем этим потешался, просто-таки ломал комедию. Но я-то знаю, какой он трусливый распиздяй. Актер, бля, шоумен ебучий. Спасибо, но сегодня у меня не получится, неотложное дело. Должно быть, смущается, что в клинике за него заплатит другой. Но когда начинают умолять и настаивать, все же сдается. He’s a user, baby. So why don’t you kill him? Тогда Качаров позвонил мне: «Скажи, чтоб поехал со мной... Понимаю, в лом, но... Что, если б мне было хуево, он бы мне не помог?». Потом позвонил Месхи, с тем же текстом: «Где вы, сейчас подкатим...» С каких это пор вы стали такими заботливыми, мальчики, а? Хуесоской да, но ревнивой неврастеничкой я никогда не была, а огорчиться все-таки огорчилась, обоих же их знаю сто лет, а никогда не видела с их стороны такого надрыва и трепета. Крышу собственную потеряли от человека, с которым, как и я, только что познакомились. И какого человека! Микки Мауса, который по зодиаку – хоббит, по матери – хуйло, а по понятиям – розовая пантера. То, что с ним хожу я, это понятно, это моя проблема и тема отдельного разговора (который и идет, собственно), но вы-то, мальчики, вы ведь не такие, с каких пор заделались заботливыми папашами? А, поебать! Извините за ревность, мальчики.
Мы сидели в парке на последней от теннисных кортов скамье, не доходя до стадиона «Локомотив», когда показался этот старик... Нес в руке большую дубину, что твой посох Моисея. Упирался взглядом вниз, под ноги, а дубинкой ворошил целлофановые обрывки под кустами – что-то искал. Рядом шла, помахивая хвостом, собака. Страшилище из страшилищ – видимо, помесь овчарки и таксы – огромная голова и маленький торс, да еще и вроде ухмыляющаяся пасть. Сильно напоминала Майло из кинофильма, когда на него случайно натянется маска... Помню, о чем мы пиздили – о библейских хардкорах. Пиздил, собственно, Заза. Спросил, как у меня с Ветхим Заветом. Поняв, что никак, сразу начал:
– Там есть эпизод, когда Яков с сыновьями и невестками едут мимо города Шехем. Жители выходят и требуют у него женщин, чтобы лечь с ними. Иаков и сыновья его отказывают, вы не нашей, мол, веры и крайняя плоть еще на вас. Тогда шехемские мужи без колебаний подвергли свою плоть обрезанию у самых врат города. Все, подчеркивается, кроме старцев, даже малые дети. Если верить специалистам, тогда в городе жили от семи до десяти тысяч жителей. Возьмем семь, грубо вычтем женщин, то есть две трети, тех же старцев, и все равно останется почти три тысячи. Так вот представь себе место, с тремя тысячами мясных кругов на нем. Это же целая горка!
Бла, бла, бла, мозгоеб. Обычный интеллектуальный гон со скрытыми садо-мазо мотивами. Заза не первый и не последний, кто заморачивается на библейских прихватах. Я старалась в одно ухо впускать, из другого выпускать, но все же горка маячила перед глазами – тысячи мясных колец, сваленных в одну кучу, в них было что-то привлекательное. Он бы, наверно, долго еще пиздил, когда б не показался дед. Совершенно неожиданно, будто бы выпрыгнул из бредятины Зазы. Не скажу что на Иакова, но на бредущего по пустыне Моисея был явно похож. На состарившегося и всеми покинутого. Мы с Зазой переглянулись.
– Ты готова? – осведомился он.
Я не знала, что он имел в виду, но мгновенно подтвердила готовность, хоть и чувствовала спинным мозгом, жопой, пиздой, рациями, факсами, телефонами, что назревает что-то жуткое. И это нечто предстоит совершить нам. Все мои мысли устремились куда-то в жопу. Я как бы жопой мыслить начала. Почему-то так возбудилась, что еще пару секунд, и кончила бы. Мне известна ровно тысяча способов, помимо исключений, не указывающих на закономерность, достиженья оргазма (я имею в виду оргазм без секса). Это будет тысяча и один способ...
Старец прошел мимо нас, заглянул под кусты, но оказалось, ловить ему там нечего. Он оглянулся на нас, всего на мгновенье, что-то мелькнуло в его глазах, и он резко рванул.
– Пошли! – сказал Заза и привстал так медленно, что я поняла – он сильно нервничает, нервы натянуты, как струны. Напрягся, как крыса перед курятником. Потом прыгнул за куст и вернулся с камнем в руке. Дед быстрым шагом удалялся от нас. Заза, озираясь по сторонам, пустился за ним. А меня на всем протяжении этого пробега не оставляло странное чувство, что все это однажды уже происходило.
Все случилось внезапно. Стоит Зазе запустить камень в затылок деду, как я, как регбист, подлетела сбоку и захуярила деда в кусты. В общем, мы с Зазой волей-неволей сбонни&клайдничали. Старец не отключается, хотя явно уже доходит. Переворачиваем его, он глядит нам в глаза. Если он, думаю, и не совсем охуел, так уж точно перепугался, но нет, дед следит своим зорким глазом за каждым нашим движением. Однако помалкивает. Из носа идет кровь. Собака повизгивает, помахивает хвостом, лижет хозяину лицо. Заза стягивает с деда штаны, достает его дряблый хуй и протягивает мне руку. Даю ему свои «Викторинокс». В одной руке Заза держит хуй, в другой – нож. Так, должно быть, вторгнувшийся в Азию Александр Македонский сжимал в одной руке меч, а в другой – «Аналитику» Аристотеля. Удивляюсь спокойствию деда, его смиренно-обвиняющему взгляду, которым он окидывает он нас, будто его не обрезать собираются, а всего лишь переключили радио - с трио Шуберта на рэпак Эминема. Казалось, он загодя знал, что все сложится именно так, а сейчас просто наблюдает.
Раз так, то мы не спасовали. Заза так ловко снес деду крайнюю плоть, будто всю жизнь только этим и занимался. Собака почему-то не бросалась на нас, она с прежней методичностью лизала хозяину лицо, помахивала хвостом и скулила.
|
лучше быть не может
потрясающе
хорошо
нейтрально
плохо
